Отродье ночи [= Шорохи ] - Дин Кунц

— Да, хочется заесть долькой лимона.

Хилари, подобрав платье, села в машину.

Тони вдруг спросил:

— Тебя не оскорбляет?

— Кто?

— Эта машина.

— "Джип"? А разве он разговаривает? И что он имеет против меня?

— Ведь это не «мерседес».

— Если ты считаешь меня снобом, то зачем спрашивать?

— Я не считаю тебя снобом, — ответил он. — Но Фрэнк говорит, что как-то неудобно приглашать женщину, которая богаче тебя.

— Насколько я знаю Фрэнка, я могу сказать, что его суждения не заслуживают доверия.

— В Лос-Анджелесе говорят, что человека можно узнать по его машине.

— Правда? Тогда ты «джип», а я — «мерседес». Мы не люди, а машины. Нам следует направиться не в ресторан, а в гараж, чтобы заправиться. Так?

— Нет. Я купил «джип», потому что люблю зимой кататься на лыжах. А на этой развалине можно ездить в горы при любой погоде.

— Я всегда хотела научиться кататься на лыжах.

— Я научу тебя. Придется только подождать месяц, пока не выпадет снег.

— А ты очень самоуверенный, думая, что мы останемся друзьями и через месяц.

— А почему бы нет?

— Может быть, мы сегодня же поссоримся.

— Из-за чего?

— Из-за политики.

— Я считаю всех политиков тупыми ублюдками, которые рвутся к власти, а сами шнурков не умеют завязать.

— Я тоже так думаю.

— Я сторонник предоставления широких гражданских прав.

— Я, в общем, тоже.

— Тогда мы разойдемся в вопросах религии.

— Я католик. Но вера для меня не имеет большого значения.

— И для меня.

— Да, нам вряд ли удастся поссориться.

— Тогда, быть может, мы поругаемся из-за какой-нибудь ерунды?

— Например?

— Поскольку мы направляемся в итальянский ресторан, ты, наверное, закажешь хлеб с чесноком, а я его терпеть не могу.

— И из-за этого мы поссоримся? В этом ресторане тебе все понравится.

Тони решил повести Хилари на бульвар Санта-Моника, к Мишелю Саватино. Это был уютный тихий ресторанчик, где можно, не замечая времени, просидеть и шесть часов. В неярко освещенном зале мягко звучала оперная музыка и голоса знаменитых итальянцев: Карузо, Паваротти. Внутреннее убранство показалось Хилари слишком пышным, но она осталась в восторге от фресок. Здесь были изображены сценки из итальянской жизни: темноглазые женщины, смуглые красавцы мужчины, группа танцующих под аккордеон людей, пикник под оливой. Хилари не видела ничего подобного: фрески нельзя было назвать ни реалистическими, ни импрессионистическими. Но это не была и обычная стилизация. Хилари разглядела здесь черты наивного сюрреализма, было здесь что-то даже от Сальвадора Дали.

К ним подлетел хозяин, Мишель Саватино, как выяснилось, бывший инспектор. Он обнял Тони, потом стал целовать руку Хилари, затем принялся хлопать Тони по животу и, заливаясь веселым смехом, говорил, что ему следует больше есть. Вскоре подошла жена Мишеля, Паула, яркая блондинка. Объятия и звонкие поцелуи возобновились с новой силой. Наконец, Мишель, взяв Хилари под руку, проводил ее и Тони к столику за перегородкой. Он тут же приказал принести две бутылки «Бьонди-Сантис ди Монтельчино» и сам откупорил их. Провозгласив тост и выпив бокал вина, он ушел, одобрительно мигнув Тони, но, заметив, что Хилари увидела этот знак, засмеялся и подмигнул ей.

— Какой приятный человек, — сказала Хилари, когда Мишель ушел.

— Очень веселый.

— Вы друзья?

— Конечно. Мы очень хорошо вместе работали.

Они поговорили о работе в полиции, потом о кино. Хилари чувствовала себя легко, словно они были знакомы несколько лет. Тони обратил внимание на то, что Хилари иногда посматривает на фрески.

— Нравится?

— Это превосходно.

— Правда?

— А тебе не нравится?

— Ну так себе.

— Ты не знаешь, кто это нарисовал?

— Какой-то бедный художник за пятьдесят обедов.

— Только пятьдесят? Мишелю повезло.

Они поговорили о фильмах и книгах, о музыке и театре. Подали легкую закуску: пирожки с начинкой из сыра и грибов и салат. Тони заказал телятину под горчичным соусом и жареный зучини. Хилари очень удивилась, когда увидела, что уже десять минут двенадцатого.

Подошел Мишель и спросил у Тони:

— Двадцать первый?

— Двадцать третий.

— Но у меня записано двадцать один.

— Неправильно записано. Сегодня двадцать третий и двадцать четвертый.

— Нет, нет. Мы считаем не количество заказов, а число посещений.

Ничего не понимая, Хилари сказала:

— Я, наверное, с ума сошла: ничего не понимаю.

Мишель раздраженно махнул рукой:

— Тони расписал мне стены. Я хотел расплатиться с ним, но он не взял деньги. Он согласился получать за работу обедами. Я предложил сто. Он — двадцать пять. Наконец, мы сошлись на пятидесяти. Он совершенно не ценит своей работы: вот что меня злит.

— Эту стену расписал Тони? — спросила Хилари.

— Он разве не говорил?

— Нет.

Тони смущенно улыбался.

— Вот почему он купил «джип», — продолжал Мишель. — Тони уезжает в горы и рисует.

— Он мне сказал, что ездит в горы кататься на лыжах.

— И это тоже. Но в основном он отправляется туда, чтобы работать. Но легче вырвать зуб у крокодила, чем заставить Тони рассказать о своих картинах.

— Я дилетант, — ответил Тони. — Что может быть скучнее глупых рассуждений дилетанта об искусстве?

— Но фрески — не дилетантская работа, — сказал Мишель.

— Конечно, нет, — добавила Хилари.

— Вы хвалите меня, потому что вы мои друзья, но у вас нет специальной подготовки, чтобы профессионально разбирать мою работу.

— Он получил две премии, — сказал Мишель Хилари.

— Премии? — взглянула Хилари на Тони.

— Ничего особенного.

— Первые премии, — добавил Мишель.

— На каких выставках? — допытывалась Хилари.

— Не очень важных.

— Он мечтает о свободной жизни художника, — вставил Мишель, — но ничего не делает, чтобы мечта осуществилась.

— Потому что это только мечта, — ответил Тони. — Нужно быть дураком, чтобы серьезно рассчитывать на это. Художник не получает зарплаты. И пенсии тоже.